Кейс Бюрнье примечателен не только для специалистов, занимающихся виноделием в России, но и для любых предпринимателей, инвестирующих в России.

     Нет сомнений — это история успешных инвестиций. Вино Бюрнье присутствует в картах вин хороших ресторанов в Цюрихе, Лондоне, Москве. С весны 2016 года эта линейка вин стала фирменным знаком петербургского шоурума «ЛЮБЛЮ: LED WINE LOVE’S» на Фонтанке. Кейс Бюрнье примечателен не только для специалистов, занимающихся виноделием в России, но и для любых предпринимателей, инвестирующих в России. Корреспондент РБК Петербург говорит с Мариной и Рено Бюрнье об инвестициях в российское виноделие; о том, чем они рискованны и в чем страховка таких вложений. Рено отвечает по-французски, Марина переводит и что-то добавляет от себя — получаются ответы за двоих.

Швейцарцы известны своим бесстрашием

     В основе историй успеха относительно новых винодельческих регионов по всему миру — будь то Калифорния или долина Мальборо — всегда лежат истории конкретных людей, творческих, очень упорных и немного авантюрных. История семьи Бюрнье — одна из таких страниц в новом российском виноделии: он — швейцарец, потомственный винодел, стоящий во главе семейного предприятия Domaine Burnier, она — русская, выпускница МГИМО. Марина, продолжая учебу в Берне, познакомилась с будущим мужем, арендовав в него 800 кустов винограда. 15 лет назад оба загорелись идеей создать в России выдающееся вино. Инвестпроект получился дороже и длиннее, чем планировали, признаются инвесторы — если бы стартовали сейчас, прошли бы этот путь намного быстрее: за 15 лет российская среда заметно изменилась к лучшему.

— Как вы можете охарактеризовать понятие «инвестиции в российское виноделие»? Какие определения — главные?

— Это инвестиции, рассчитанные минимум на поколение. Кризисы проходят, а виноградник остается. Что касается самого виноградника, то это растение, наверное, самое крепкое в природе. Виноградник всегда будет бороться за свою жизнь. Когда мы сажали наш виноградник, мы просто знали, что в каждой стране, где есть благоприятные климатические условия для виноградарства, должно быть свое вино — как свой национальный театр или поэзия, вино принадлежит национальной культуре.

     Сейчас мы только вышли на самоокупаемость; 10 лет прошло до этого момента. Мы столкнулись с тем, что в России инвесторы часто не понимают, что такое виноградники, и хотят, чтобы через 3 года был возврат инвестиций. Они не понимают смысла функционирования виноградников. На самом деле в начале ты инвестируешь большие средства в то, чтобы посадить и сформировать виноградники, создать определенную структуру, и на этом этапе требуются довольно большие инвестиции. Зато потом созданная структура работает почти автоматически, дает урожай каждый год, и в течение 30–40 лет никаких заметных вложений делать не нужно.

— Это если ты угадал с выбором земли. А если не угадал?

— Такое мы тоже видели. На этом этапе нельзя делать ошибку, потому что речь идет об очень больших инвестициях. Мы видели много ошибок в России, когда люди начинают сажать виноградники, а через три года видят, что выбрали вообще неподходящие сорта. Это катастрофическая ситуация.

— Эти риски вы снизили за счет того, что за вами стоят поколения виноделов вашей семьи. Но как быть с политическими рисками? Как может их снизить иностранный инвестор, инвестирующий в российские винодельни? Не может ли потом оказаться, что вы купили землю у недобросовестного продавца?

— Мы сразу сказали, что не будем сажать виноградник, пока точно не будем уверены в правильности документов о собственности на землю. Там была такая ситуация, что наша земля относилась к фонду перераспределения, мы сначала могли взять ее только в аренду. И аренду давали только на 15 лет. Рено сказал, что мы никогда на это не пойдем, и мы доказывали, что нам необходима аренда не менее чем на 49 лет. Нам говорили: возьмите на 15 лет, все равно после трех лет по закону можно выкупить. Но мы боролись. Говорят, что мы первые в Краснодарском крае получили договор аренды на 49 лет. А потом мы смотрели, как можно выкупить. В общем, надо быть уверенным, что участок тебе точно принадлежит — без этого нельзя сажать виноградник. Если посадил виноградник, это как родил ребенка, его нельзя бросить. Винодел отвечает за жизнь виноградника.

     На какой-то риск все-таки надо идти. Если везде видишь только риски, то вообще ничего не сделаешь в жизни. Я знаю многих людей, которые уже на пенсии, но все равно боятся рисковать. Между прочим, швейцарцы во всем мире знамениты своим бесстрашием. Бертран Пикар совершил первый кругосветный полет без посадки на воздушном шаре. Его дедушка поднялся на рекордную высоту на стратостате, а его папа погружался на самую большую глубину — более 10 тысяч метров. Есть такие швейцарцы — авантюристы. Они не боятся рисков.

Уничтожить наш проект — значит пойти против государственных интересов

— В чем заключается страховка ваших инвестиций?

— Все-таки это же недвижимость. Виноградник, который уже сформирован и вырос, — это очень большая ценность. Это объект недвижимости, ценный актив. Никто сейчас не знает русский терруар, как Рено. Он уже 17 лет его изучает. Он мог бы сделать карту рисков для всех терруаров на юге Краснодарского края.

     Уничтожить сейчас наш проект — это пойти против государственных интересов. Даже его продажа будет значить потерю знаний для России. Рено говорит, что хочет воплотить свои знания в жизнь и получить хороший результат даже не для себя лично, а для того, чтобы Россия стала известна своим вином.

— Известно, что на пути к вашему вину вы прошли через множество преград. Как вы считаете, если бы вы стартовали со своим проектом сейчас, а не в 1990-е, вы бы быстрее прошли этот путь?

— Да, значительно быстрее.

— Изменилась среда или вы адаптировались?

— Изменилась среда. Сейчас все стало намного яснее. Когда мы приехали, вообще законов не было, не было правильного кадастра — мы не могли получить правильные карты территорий. Не было законов о земле. Закон о сельскохозяйственной земле был принят позже.

     Многие моменты были абсолютно не отрегулированы. Вот нам нужен документ, а люди даже не знают, как его сделать; говорят — «у нас нет этих методик».

Люди будут пить хорошее вино и отойдут от алкоголизма

— Сейчас в российском виноделии есть крупные инвесторы с хорошими связями. Они лоббируют интересы отрасли. Как вы оцениваете, например, Бориса Титова — не только как человека, чья семья инвестирует в виноделие, но и как общественного деятеля? Что можно сказать о других людях, отстаивающих интересы отрасли и бизнеса?

— Мы не знакомы лично с Борисом Титовым, но знаем его сына — Павла Титова. Мы очень ценим тот факт, что Титовы выступают за развитие качественного виноделия в России и много инвестируют в эту отрасль и ее развитие. Они показывают очень хороший пример. Они создали замечательный центр по развитию винной культуры в Абрау-Дюрсо. Без Титовых все российское виноделие было бы не там, где сегодня находится. Надо сказать, что за последние годы отношение к российскому виноделию сильно изменилось в лучшую сторону.

     Леонид Попович, президент Союза виноградарей и виноделов, также незаурядный человек, который борется за то, чтобы российских виноделов, производящих вино из российского винограда, вывели из-под действия системы ЕГАИС. Вот это очень важно. Если это произойдет, тогда у нас в России появится много хорошего настоящего вина, люди смогут пить качественный продукт и будут отходить от алкоголизма. Когда развивается культура винопития — развивается и общая культура человека.

Когда кто-то начинает говорить, что тебе делать, ты перестаешь следовать интуиции

— Многие богатые люди сейчас инвестируют в виноделие в России. Если к вам обратится какой-то из российских участников списка Forbes и попросит сделать для него виноградник, что вы ответите?

— Управляющим чужого хозяйства Рено не смог бы стать уже из-за того, что большое количество времени у него занимает свое хозяйство, к которому от относится как к своему ребенку. А вот давать консультации он бы смог. Но все зависит от размера предприятия, его философии и целей. Для Рено, как, наверное, и для большинства швейцарцев, есть три важных аспекта — это высокое качество во всем, истинная натуральность создаваемого продукта и экологический подход. Поэтому его никогда не интересовали большие предприятия.

     У Рено есть его интуиция. Если кто-то сверху начнет говорить, что делать, тогда он не сможет следовать своей интуиции и не сможет получать достойный результат. Если Рено не может лично контролировать все от А до Я и принимать все решения, которые касаются виноградника и винодельни, то его это просто не интересует. Потому что, если кто-то будет вмешиваться, тогда начинаешь только исправлять ошибки. Одно дело — передать опыт, а другое дело — передать интуицию.

Все дело — в рецепторах

— Вы расширяетесь сейчас?

— Сейчас фокус нашего внимания — на организации продаж. У нас есть свободные мощности на винодельне. И мы планируем расширять виноградники, но только не в ущерб качеству.

Есть лимит, при котором можно удержать высокое качество. Хороший виноградник не может быть большим. На данный момент у нас 50 га, а 100 га — это максимум, при котором можно удерживать качество. Потом начинается промышленность.

— А закупать виноматериалы с других виноградников?

— Несмотря на то, что у нас есть свободные мощности, так как винограда мы производим вдвое меньше, чем могли бы переработать, мы категорически против закупки чужих виноматериалов или винограда с чужих виноградников. Ведь никогда не знаешь, в каких условиях выращивался чужой виноград и, самое главное, как и чем он обрабатывался. Мы не могли бы отвечать своим именем за качество вина, сделанного из такого винограда.

     Мы видим свою миссию в том, чтобы делать в России качественное вино по технологии «гран крю». Эта технология предполагает, что запрещено работать с чужим виноградом. Там есть много ограничений. Это очень сложно и трудоемко, но мы хотим именно по этой технологии делать наше вино.

— Если бы у вас была возможность самим дать название своему апелласьону — какое бы вы ему присвоили? Может быть, «Люблю» [название одного из белых вин Бюрнье, — прим. ред.]?

— Мы сейчас ищем название, потому что у нас виноградник находится отдельно от всех — некоторые относят нас к Анапской долине. В настоящий момент мы работаем над созданием красного вина «Люблю», чтобы пара к белому была хорошей. Это ассамбляж, а найти правильные пропорции — тонкая работа, требующая опыта, know-how и интуиции.

     «Люблю» было названо в честь того, что мы любим наш проект, наше сумасшедшее начинание.

     Очень большая проблема связана с тем, что люди в России не понимают, почему русское вино может стоить дорого. Но если ты делаешь высококачественный продукт, то он не может быть дешевым. Многие вещи, необходимые нам для виноградника и винодельни, в России стоят очень дорого, нередко даже дороже, чем в Швейцарии, где цены очень высоки. В итоге себестоимость вина получается высокая.

     Очень хорошо наше вино воспринимается за границей. Там люди привыкли ко вкусу качественного натурального вина и сразу его чувствуют. Мы были на российско-швейцарском форуме неделю назад, к нам подошел представитель правительства Швейцарии, заместитель министра финансов, он очень хвалил наш проект и хвалил вино за его натуральный вкус и стиль. Он сказал, что будет теперь покупать это российское вино. Сказал также: «Мне нравится, что швейцарцы делают такие авантюрные вещи».

     Мы слегка посетовали, что российский покупатель не понимает, почему наше вино дороже других российских вин. Он хорошо ответил: «Не расстраивайтесь, просто у людей еще не привыкли рецепторы». По его словам, это чисто физиологический процесс — надо долго пробовать хорошие вина, чтобы понимать их вкус. Зато, когда человек привыкает к настоящему натуральному вину, он уже никогда не сможет пить другое…

Фото Натальи Бекман

www.rbcplus.ru